Академия наук

«Греческое воспитание» британской элиты в системе антропологических и исторических образов имперского мышления

Автор: Бойчук Сергей Сергеевич, к. филос. н.

Когда весной 1915 года солдаты британского экспедиционного корпуса вместе с союзниками окапывались в песках пляжей Галлиополи, Империя не только пыталась решить важные геополитические вопросы послевоенного мирового порядка, но и расставляла фундаментальные смысловые акценты в культурологическом споре об эллинском наследии и эсхатологической нумерологии Римов. Возвращаясь к истокам вымышленным и реальным, гордые бритты в кровавой доблести трагедии воссоздавали эпос собственного исторического бытия: потомки Энея возвращались к родным берегам, что бы повторить участь пришлых ахейцев и навсегда остаться у стен новой азиатской твердыни. Шотландский Ахилл, индийский Аякс, Элефенор – царь нетрепетных духом абантов из австралийского и новозеландского армейского корпуса – Амфимах из Ньюфаундленда «как журавлиный клин в чужие рубежи» уходили в историю вслед за кораблями «Илиады» и утверждали смысловое единство Запада.

Образы и сюжеты Троянской войны неминуемо сопровождали Дарданелльскую операцию и даже задавали композицию и расстановку персонажей: словно по воле насмешливой Клио линейный корабль Ее величества «Агамемнон» после первого налета флота на турецкие форты вынужден был отступить подобно царю златообильных Микен, жертвую Аресу многочисленные жизни храбрецов. Эта обреченность на сравнение и повторение узловых точек похода данайцев, ставшего первотекстом культуры Закатных земель, могла бы свидетельствовать в пользу мистики исторического и Вечного возвращения, управляющего циклами вечности, если бы не возвышающая над всеми случайными совпадениями театральных декораций и отдельных поворотов сюжета эллинская пайдея.

Античные герои сошли с пыльных полок и отправились с теми, кто нес в армейских ранцах том Гомера: круг земной замкнулся ради того, что бы показать истоки и пределы англо-саксонского духа, согретого солнцем Греции, выкованного аполлоническим совершенством идеальной соразмерности и гармонии. Присыпанные пылью классической филологии страницы первого поэта в военном рюкзаке приобрели особую роль в высокой символике и морфологии культур, вступив в противостояние Олимпийской идеи с пробудившимся Вотаном, многовековой цивилизации с «новыми гуннами» или «пьяными илотами» (риторические приемы и аллюзии 1914 года отличались особым стилистическим изяществом).

В то же время следует помнить, что «британский» Гомер существенно отличался от французского или российского: вопреки равной представленности в гимназических курсах трех империй именно островной автор «Илиады» и «Одиссеи» оказался мобилизован на имперскую службу и был сперва отправлен к далеким берегам вместе со ставшими администраторами и строителями мостов выпускниками public schools, а впоследствии прошел фронтами Мировой войны. Причина столь активного включения античного наследия в проект бремени белого заключается в том, что англо-саксонская модель присвоения и реконструкции прошлого не ограничилась простым прочтением текстов или имитационным воспроизведением внешних форм политических институтов, как это имело место во Франции (в частности, тоги и величественные позы французской революции были очередным моментом в долгой истории континентального подражания древним).

Арнольд Тойнби, воссоздавая интеллектуальную и экзистенциальную генеалогию типичную для нескольких поколений британцев, определил свои университеты как «три греческих образования»: первым было погружение в мир классических языков в Вуттон-Корте, Винчестерском колледже и Оксфорде, вторым стало годичное паломничеством по дорогам Фукидида и Ксенофонта, где встречи с местными бандитами и крестьянами в балканской пыли оттеняли сияние сакральной топографии «обители Зевса», третье выразилось в особом переживании эллинского наследия как проекта, соединившего Запад и Восток у граничных оснований всемирной истории.

Каждый момент не просто культурного, а настоящего антропологического становления посредством приобщения к логосу античности, наполнен многообразием смыслов и очевидных усложнений в области духа. Среди этих богатств особая роль принадлежит обретению «точки опоры» [2, 270], позволившей новым ученикам Афины быть вне текучей современности, недолговечных условностей и локальности традиций. Именно это прочное основание в греко-римской классике стало залогом величия, а в сочетании с созданным воображением и волей к истории идеи преемственности миссии древних обрекало на гордый аристократизм первородства. Вместе с тем, солнечное знание аполлонического совершенства сохраняло определенность и ясность мышления, оберегало от губительного блуждания в потемках самомнения культурной исключительности и неумеренности.

Сложная диалектика сдержанности и гордости оказалась самой надежной силой, создававшей особую дугу экзистенциального напряжения сил и стремлений, которая опиралась на трех китах: память об истоках, оглядка на героическое прошлое и стремление созидать себя по образцу титанов. Благодаря такому онтологическому и теологическому восприятию греко-римских идеалов воссоздавалась священная цепь традиции, укорененная в чувстве ответственности и памяти о том дне, когда все деяния – все построенные дороги, мосты и территории, раскрашенные в имперский красный цвет – предстанут на страшный суд истории.

Таким образом, усвоенная или просто изобретенная в качестве категорического императива античность привносила ноты особого достоинства, серьезности и торжественности в историческое существование западного человека, начиная от публичной сферы и государственных институтов, украшенных латинской суровой добродетелью, заканчивая символическими универсумами философских систем, освященных аттическим совершенством.

Кроме того следствием присвоения античности в качестве части собственного цивилизационного мира являлось расширение горизонтов и мыслимых пределов человеческой ойкумены, а также признание невозможности Британии вне широкого культурно-исторического контекста. Если даже историческое мышление и постижение островной судьбы требовало расширение поля исследования в пространстве и во времени, то высокая символика и метафизика британской судьбы необходимо означали онтологический приоритет эллинских истоков и признание битвы при Марафоне более важным событием британской истории, чем сражение при Гастингсе.

Показательными в данном контексте являются те условия, которые сопровождают третье греческое образование Арнольда Тойнби. Будучи человеком большого стиля, он прекрасно понимал контексты предложенных им символов, поэтому ландшафт и экспозиция последнего момента великой пайдеи словно воссоздает киплинговскую поэтику встречи двух сильных у края Вселенной в «Балладе о Востоке и Западе». Завершающие сложную фугу воспитания человека голоса были услышаны историком уже на развалинах империи в новом Пакистане, где проходит беседа пожилого англичанина с греком, сыном переселенцев и градостроителем, разрабатывающим планы полисов для мусульман-беженцев.

Оставив архитектурные и эсхатологические подробности разговора о несостоявшемся будущем, погибшем вместе с имперским проектом цивилизации, обратим внимание на одну важнейшую интуицию: раскрытие греческого воспитания проходит через движение вовне, осуществление себя в большой вселенной всемирной истории.

Британская версия рецепция античного наследия не исчерпывается повторением школьных фраз, утверждавших «наши предки – эллины», или кокетливым призывом бюргера и по совместительству олимпийца «быть греком», она приобрела форму «греческого образования», которое создало особое пространство напряженного присутствия в сфере должного и придало неповторимую экзистенциальную выправку истинному джентльмену.

При этом формирование согласно суровому дорическому канону не следует понимать в качестве поэтической метафоры, доблесть и величие древних входили в кровь и плоть будущих строителей империи через живое пребывание в классической традиции ответственного бытия. Несущей конструкцией, обеспечивавшей трансляцию экзистенциальных структур, являлась английская система образования, которая была выстроена по строгому пелопонесскому счету.

Поразительное сходство между спартанским агоге и принципами подготовки джентльмена охватывает многочисленные аспекты, начиная от ведущей роли спорта, особой эстетики соревнования/агона, культа командной игры и заканчивая этосом доблести как состояния духа. Содержание данной этической модели, наиболее полно воплотившейся в сократическом учении и экзистенциальном восхождении общины равных [см. подробнее 1], предполагает освобождение от деонтологических лабиринтов кантианской морали через отказ от первичности вопроса «что я должен делать?» ради «каким я должен быть?».

Ставшие контрфорсом готической выси фаустовских стремлений и англо-саксонских пиратских традиций, кардинальные добродетели фаланги и философии оказались основой «греческого воспитания» британской элиты, превратив потомков северных варваров в создателей крупнейшей империи.

Литература:

1.Бойчук С.С. Спартанский этос философии как вызов мысли бесхребетных времен // Історія філософії у вітчизняній духовній культурі. – Полтава: ТОВ «АСМІ», 2014. – С. 133 – 142

2.Тойнби Арнольд Пережитое // Цивилизация перед судом истории. – М.: Прогресс, 1995. – С. 195-410