Приветствую Вас, Гость! Регистрация RSS

Академия наук

Суббота, 20.05.2017
Главная » Статьи » Сортировка материалов по секциям » Филологические науки
Русская литература
Новая российская драма: диалог с классической традицией (на примере творчества Н. Коляды)
 
Автор: Селютина Елена Александровна, к. филол. н., ФГОУВПО «Челябинская государственная академия культуры и искусств»
 
В современной драматургии и в современной литературе вообще одним из продуктивных вариантов развития новых художественных стратегий является диалог с классической литературой. Причин этому множество, назовем лишь некоторые. Это может быть апелляция к авторитету в чистом виде, когда ценности предшественников переносятся в наши дни в назидание потомкам. Это может быть попытка наполнения новыми ценностями ситуации уже когда-то проигранной. А также это может быть литературная игра в чистом виде, игра с приемом: ситуация постмодернизма, плавно входившая в русскую и мировую литературу всю вторую половину двадцатого века (а некоторые исследователи считают, что и ранее, см., например, работы теоретика постмодернизма В. Курицина [5, 227]), навсегда изменила принцип создания литературного текста и варианты его интерпретации.
На наш взгляд, ситуация игры наиболее очевидна применительно к современной русской драматургии, интенсивно развивающейся с начала 90-х годов ХХ века: центральное значение в драме имеет действие. Приведем лишь несколько названий произведений, иллюстрирующих нашу мысль: В. Забалуев и А. Зензинов «Созрели вишни В саду у дяди Вани», Б. Акунин «Чайка», В. Бахчанян «Вишневый ад», И. Вырыпаев «Валентинов день (Некое продолжение пьесы М. Рощина «Валентин и Валентина», а точнее мелодрама с цитатами в направлении Примитивизма)». Этот процесс мы можем условно называть «игра в классику».
Одним из самых успешных, признанных, и, что наиболее важно, новаторских драматургов является Н. Коляда: его деятельность как драматурга, режиссера, актера, преподавателя привела к появлению т.н. уральской школы драматургов. Важный принцип его поэтики - та самая игра в классику, о которой мы говорили выше. Об этом можно судить уже по названиям его произведений: «Письмо Федора Раскольникова», «Страна Слепых», «Чайка спела», «Сказка о мертвой царевне», «Моцарт и Сальери» и т.п.
Пьеса Н. Коляды «Старосветская любовь. Фантазия на темы Николая Гоголя» появилась в июле 1998 года и явно отсылает нас к великому писателю и его классическому опыту. И в отличие от произведений постмодернистского толка, где, прежде всего, ценится искусная игра скрытыми цитатами и смыслами, которые порождаются в ее результате, эта пьеса является своеобразным переложением языка прозы на язык драматургии с сохранением героев и текста первоисточника – повести Н.В. Гоголя «Старосветские помещики». Гоголь для Коляды вообще тема особая. Не случайно пьесе предшествует эпиграф из повести «Ночь перед рождеством», в котором говорится о некоем «болване Коляде, которого принимали за Бога» [4,71]. Пьеса имеет счастливую сценическую историю, являясь одной из самых часто представляемых на сцене [Например, постановка Новосибирского Академического Молодежного театра «ГЛОБУС» (реж. А. Крикливый); московский театр им. Вахтангова (реж. В. Фокин)].
Сказанное не означает, что постмодернистских приемов в пьесе нет, просто они не являются главным способом выстраивания мира в тексте. Смысл же фразы классика, встроенные в драматургический контекст, приобретают совершенно иной.
Повесть Гоголя появилась в 1835 году и входит в цикл «Миргород». «Старосветские помещики» в литературоведении интерпретировались двояко, и можно даже сказать, полярно. Об этом еще в конце 1940-х годов говорил Г.К. Гуковский в классической работе «Реализм Гоголя»: «В критике, в школьном освещении и истолковании, в научной интерпретации «Старосветским помещикам» часто не везло — в том смысле, что о них толковали уж очень вразброд. Одни говорили, что Гоголь написал сатиру на жалкое животное существование двух ничтожных стариков, разоблачил их пошлую никчемность. Другие, наоборот, полагали, что Гоголь утверждает своих Товстогубов как свой идеал человека и его жизни. Первые справедливо возмущались патологическим обжорством старичков и вообще идиотизмом их существования. Вторые не менее справедливо подмечали, что Гоголь явно любит Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну» [2, 76-77]. Литературоведение на сегодняшний день склоняется к точке зрения «идиллической»: Гоголь отчаянно пытался зафиксировать уходящий в прошлое быт «старосветских помещиков» (см. работы Ю.М. Лотмана, Ю.В. Манна, И.В. Золотусского и др.). И вопрос обращения Коляды к «Помещикам» состоит именно в этом: с кем данный мастер культуры.
Отличительная черта этого произведения Н.В. Гоголя – практически полное отсутствие диалоговых структур. Те диалоговые ситуации, которые представляет нам автор, посвящены, в сущности, только одному предмету – еде. Повторяемость этих ситуаций и отсутствие новизны и движения в коммуникации Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича подчеркиваются автором наречиями «обыкновенно», «по обыкновению», «как водится». И лишь «иногда» герои говорят о чем-то ином (например, что они будут делать, если загорится дом, или зачем необходимо идти на войну – разговор с соседями о политике). В произведении Гоголя «говорят» материальные объекты, например, девери, а не люди («каждая дверь имела свой особенный голос: дверь, ведущая в спальню, пела самым тоненьким дискантом; дверь в столовую хрипела басом; но та, которая была в сенях, издавала какой-то странный дребезжащий и вместе стонущий звук, так что,вслушиваясь в него, очень ясно, наконец, слышалось: «батюшки, я зябну!» [1,7].
В противовес этому сам род литературы, в котором работает Н. Коляда, выводит на первый план внутренний диалог, содержащийся в «Старосветских помещиках». При совпадении части заглавий произведений двух авторов («старосветские» / «старосветская») очевидным становится слово-индикатор, которое будет держать на себе весь смысл в пьесе Коляды – «любовь». И если Гоголь ставил задачу описать «поместный быт» и его буколическую, ускользающую «ныне» природу, то Коляда переносит акцент на отношения между субъектами действия, на коммуникацию, протекающую в этих условиях, на неоднозначность дефиниций самой «любви».
Отчасти бытописательство Гоголя объяснимо жанром, на который он ориентировался. Создавая идиллию, необходимо восхвалять прелести сельской жизни. В основе этого жанра – счастливые события. И в данном случае абсолютно неважно, в каких социальных условиях («помещики» в данном случае – идентификация весьма условная), в каком времени они разворачиваются. Гоголь не желает соотносить произошедшее с героями с каким-либо годом, или даже веком: «но это уже было очень давно, уже прошло» [1,5].
Следуя за классиком, Коляда тоже убирает временную определенность из текста: «Век прошлый или позапрошлый. А может – и век нынешний, кто знает?..» [4, 72]. Но отдельные приметы заставляют думать, что автор все же имел в виду наш век. Дело в том, что пьеса Коляды по времени создания идет за драматургическим циклом «Хрущевка» («Девушка моей мечты», «Бином Ньютона», «Попугай и веники», «Зануда» и др.), написанном в середине девяностых годов ХХ века. Герои цикла – люди в обстоятельствах тесных квартир и нереализованных судеб.
Товстогубы размышляют о мире, в котором уже нет устойчивости, о которой мечтал и помнил Гоголь. Пульхерия Ивановна, одной из главных черт которой является бережливость и запасливость, представлена драматургом как маниакально увлеченная своим делом огородница. И сами ее разговоры с мужем в ночи напоминают диалог тех, кто пережил эпоху дефицита и всеобщей зависимости от приусадебного хозяйства, привносящего в жизнь городского жителя кулинарное разнообразие: «А вдруг голод? А мор? А град побьет урожай? А нападет тля, плодожорка или долгоносик? Тогда что? Как мы тогда потом? Ложись и помирай» [4, 74]; «Их всех надо куриным пометом поливать, а иначе – пойдем по миру! И бахчевая тля его не любит, и паутинный клещ, и проволочники-щелкуны, и луковая муха, и белокрылка, и слизни голые… Все это – наши вредители, они жрут все, как больные, и их пометом надо, пометом!..» [4, 76]. Еще одна примета малометражного быта: у окошка в доме героев в большой деревянной бочке стоит алоэ, которое, как известно, «лечит от всего» («А на окошке – полезное растение древовидный алой: лекарство от всех болезней!» - реплика Пульхерии Ивановны [4, 89]), причем размер этого алое превышает всякие разумные пределы: «Большущее колючее дерево с кранными цветками – вымахало алоэ чуть не до потолка» [4, 89].
В тексте Коляды способность субъектов к диалогу подвергается большому сомнению. У Гоголя героям нет необходимости вести содержательный диалог, за них это делает пространство. Персонажи Коляды говорят все время, но их диалог подчинен логике абсурда. На призывы мужа почивать спокойно Пульхерия Ивановна отвечает чередой монологов-каталогов, в словарном виде представляющих ее мир: «Пульхерия Ивановна открыла один ящик, достала из него какой-то веник, принялась на кровати каждую палочку откладывать в сторонку и – ну бормотать-приговаривать, будто запела, будто стихами заговорила: Вот, Афанасий Иванович. Есть травы мягчительные, желчегонные, вяжущие, жаропонижающие, отхаркивающие, обволакивающие, мочегонные, противоглистные, противогнилостные, противопоносные, успокаивающие, слабительные…» [4, 86]; «Раскрывает ящик за ящиком, сундук за сундуком, дверцы шкафов, раскладывает травяные веники – все забито травой и клубочками, отовсюду Пульхерия Ивановна какие-то веники облезлые достает и бормочет-поет про травы, прямо по алфавиту: Адонис, горицвет весенний, аир болотный, алтей лекарственный, арония черноплодная, белена черная, береза повислая, береза пушистая, бессмертник песчаный» [4, 87-88].
Не отстает и Афанасий Иванович, все время повторяющий одну и ту же шутку на все случаи жизни: «Нэма на свитэкращептыци, як жарэнакопченаковбаса!» [4, 94]. А на половину реплик супруги он реагирует затяжными криками: «Афанасий Иванович (вскинулся, шесть раз сказал). А? А? А? А? А? А?» [4, 73]; «Афанасий Иванович (сел, смотрит вперед, на голове перья). А?! А?! А?! А?! А?! А?!» [4, 79].
Категоричная абсурдность таких высказываний подчеркивается тем, что все происходит в пограничных временных условиях - в полусне (первый эпизод пьесы – «Ночь. Страшно» [4, 72], третий эпизод – «И вдруг – ночь. И вдруг – смерть» [4, 79], четвертый эпизод – «Полночь. Вторая смерть» [4, 117]), или пике бодрствования («Полдень. Счастье. Радость. Гоголь-гость» - второй эпизод [4, 99]). Кажется, что жизнь героев есть равномерное чередование сна и обедов с гостями, которые венчает смерть (и, кстати, смерть явно преобладает над всеми иными формами существования). И для Коляды, в отличие о Гоголя, это не прекрасная цикличность бытия, а трагическая линейность бессмыслицы существования, логично завершающаяся небытием. Первый эпизод пьесы вообще задает тон всей «фантазии» Коляды: ночная трапеза Афанасия Ивановича в огромной кровати («перекус» ведрами еды) как будто помогает преодолеть кошмар сонной жизни – «Как хорошо. Все сыты, все – живы…» [4, 109].
У Гоголя герои встроены в жизнь, жанровое ожидание предполагает смерть их в один день, а может быть, как в мифе о Филемоне и Бавкиде, являющемся исходным сюжетом для любой идиллии, герои могли бы превратиться в деревья, растущие от одного корня. И все повествование посвящено их жизни. У Коляды с точностью наоборот, пьеса посвящена движению к смерти: само горизонтальное существование персонажей «не сходя с кровати» уже есть «предсмерть». Здесь показательна специфическая организация пространства, прописанная в ремарках: герои лежат на кровати (вариант – сидят за столом) и только так им хорошо и удобно. Для остального же места практически нет, т.е. нет места для направленного движения: «Две кровати стоят в центре. Кровати с такими высокими перинами, что у потолка у самого лежат Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович. Если они проснуться и сядут, то обязательно головой за потолок заденут, голову в побелке вымажут. А ворочаться начинают – поют кроватные пружины, и, словно отвечая им, начинают скрипеть петли дверей, которые ночной ветер открыл где-то и туда-сюда раскачивает. Жарко. Душно. Спят Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Так жарко, что Афанасий Иванович аж стонет во сне» [4, 73]. И даже картины на стенах, призванные украсить быт, настойчиво привлекают внимание к статичности персонажей: «Портреты и лица, на них изображенные, склонились над спящими Пульхерией Ивановной и Афанасием Ивановичем. То ли от старости, то ли так и задумано было, но портреты перекосило, и выглядят они – как гробики: вверху длинная палка, внизу – покороче» [4, 73].
В этих условиях вопрос о любви, который должен, по логике, быть центральным в пьесе, решается весьма своеобразно. В традиционном романтическом смысле здесь любовь найти нельзя. И даже в прагматическом бытовом она отсутствует. Но оказывается, явно абсурдный обмен репликами в пьесе – это и есть высший смысл существования пары, при котором есть спокойствие в душе и смерть удивляет, но не выбивает из колеи. И в данном случае центральным поступком в драме оказывается смена ролей в браке Товстогубов, которая происходит в момент умирания Пульхерии Ивановны. Афанасий Иванович оказывается способен не только принимать заботу о себе, но и заботиться о супруге. И с удовольствием умирает вслед за ней.
В данном случает Коляда выбирает наиболее сложный вариант игры с классическим текстом, показывая, как смысл, вложенный в произведение в оригинальном варианте, трансплантируется в иную родовую и временную среду – современную драму, и какие смысловые вариации обретает классический сюжет.Таким образом, отсутствие традиционного внешнего действия с противоборством героев, драматической катастрофы, а также действия внутреннего (в пьесе нет героев, которые переживали бы устойчиво-конфликтные ситуации или напряженно размышляли над ними) переводит пьесу в разряд своеобразной абсурдной буколики наших дней: счастье однообразия, бессмысленность коммуникации.
 
Литература:
1. Гоголь, Н.В. Старосветские помещики // Гоголь, Н.В.Миргород:повести. - М.:Фолио,2002. – С. 5 – 16.
2. Гуковский, Г.К. Реализм Гоголя. - М.-Л.: Гос. изд. худ.литературы, 1959. - 532 с.
3. Золотусский, И.П. Гоголь. - М.: Молодая гвардия, 2005. – 496 с.
4. Коляда, Н. Уйди-уйди. – Екатеринбург: Средне-Уральское книжное издательство Новое время, 2000. – С. 71 – 123.
5. Курицын, В. Постмодернизм: новая первобытная культура // Новый мир. - 1992. - № 2. - С. 225 - 232.
5. Манн, Ю.В. Поэтика Гоголя. - М.: Худож. лит., 1978. – 398 с.
Категория: Филологические науки | Добавил: Administrator (30.11.2010)
Просмотров: 1003 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 5.0/2
Всего комментариев: 2
2  
В работе есть интересный анализ драматургических приемов Гоголя, но в названии вынесена "новая российская драма", но вот её специфика в тексте работы показана минимально, мир театра Н. Коляды оказлся почти за скобками исследования.

1  
Статья заинтересовала, но на мой скромный взгляд, автор слишком подробно пишет о Гоголе и мало о творчестве Коляды, что вызывает некоторое несоответствие заголовку.

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]